всего лишь чувства
Saturday, 2 July 2011 07:27![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
onerместо - m/v Serenade
год 2004
Мастор-Андреас: невысокий, крепкий, белоголовый старичок с усиками; очень хороший профессионал, спокойный, уверенный, немногословный, умеющий себя поставить; никогда не гнался за популярностью – просто делал свое дело и как-то незаметно внушал уважение всем окружающим (включая офицеров, греческо-кипрскую молодежь у него в помощниках, всю интернациональную команду). Здраво недолюбливал начальство (как и все подобные ему честные трудяги). Мой начальник отель менеджер – типичный белый воротничок, с типичным экономическим образованием, заискивающий перед начальством, оберегающий любимчиков и бесцеремонный с остальной командой, кроме офицеров, попробовал как-то поговорить с ним в своей обычной манере и быстро обломался. («Эй, дек инженер!» - «Мое имя не Эй. И не Дек инженер») Как-то раз отправившиеся в круиз родственники кого-то из главного офиса, перед которыми все офицеры ходили на задних лапках, ошиблись коридором – вошли в дверь «Crew Only» и попали как раз в гости к Андреасу и друзьям его – чиф электришену и чиф пламберу – и отлично посидели, поскольку впервые на этом корабле к ним отнеслись не как к випам, а как к людям. В следующий раз те же товарищи уже целенаправленно пошли искать его каюту, спрашивая по дороге всех офицеров: Как пройти к мастор-Андреасу? Надо ли говорить, что уважение белых воротничков немедленно зашкалило… Забегая вперед, скажу, что ближе к концу круизов отель, получив нагоняй от своего начальника за непрофессионализм, вздумал пожаловаться на то, что его обидели, Андреасу, и тот ответил со всей искренностью: «А чего ж ты хотел, после всех глупостей, что ты наделал?»
А еще он был в меня влюблен, и его можно было строить, что тогда было для меня довольно увлекательно – ага, и только много позже я поняла, что строить он позволял себя только в строго определенных им самим пределах.
В общем, был он человек достойный во всех отношениях. Но не прошел возрастной ценз – мне было 22, ему 60… Хотя был как-то момент, когда я близка была к тому, чтобы наплевать на возраст… И я посмотрела очень внимательно… и спросила ту часть себя, которая отвечала за все физическое-телесное: «А может…?». Ответ «Нет, невозможно» был мгновенен и окончателен. Любое действие вопреки себе после такого ответа – саморазрушение, измена себе.
Мы дружили. Бузуки на Родосе по субботам, поездки в Филеримосский монастырь и Линдосский акрополь, аквапарк в Фалираки (чуть не утонула в бассейне, ага); абсолютно безбашенное отмечание Δεκαπενταυγουστου ночью на пляже в Фалираки (там были еще Михаэла со своим чиф пламбером – тоже те еще кадры!) с дальнейшим заездом в Луна-парк; лечение моего жуткого насморка – полученного от зверских кондиционеров – ночными посиделками в машинном отделении; коридорное реалити-шоу «догоните сумасшедшую и отберите у нее мой топор» (а нечего топор хранить в каюте – да еще показывать мне, где он там лежит – это зная мою-то нестабильную психику, окончательно расшатанную пятью месяцами корабельных мытарств!); холодильник, набитый фруктами для «зизаньо» (меня); сеансы психотерапии каждый вечер после окончания моей ресепшен-смены («ну рассказывай, что плохого случилось у тебя сегодня»); регулярные ночные стояния на носу «а-ля Титаник» - с одним отличием, что стояла я одна, а Андреас был внизу и страховал меня («Михалис, сегодня αναποδιασμενο ζιζανιο \ νυχτερινος επισκεπτης опять идет стоять на носу – не включай, пожалуйста, прожектор и сирену, как, помнишь, в тот раз») – стоять на верху ограждения, так что, глядя вперед, не видишь бортика, и есть только черное небо и несущаяся навстречу темная вода впереди – действительно, такое чувство, что летишь…
В общем, мы дружили. Периодически. Потому что примерно раз в месяц мастор-Андреаса переклинивало, и он начинал активно хотеть большего. Я очень резко пресекала подобные попытки, по нескольку дней мы не разговаривали, потом он приходил мириться. Я же незаметно для себя скатилась в зависимость от этой дружбы, от заботы, от бережного покровительства. На всем судне он был единственным человеком, с кем я могла чувствовать себя в безопасности, делать, что мне нравится, не опасаясь нарваться на насмешки и непонимание.
В конце сентября 2004 уже было известно, что «Серенада» еще два месяца будет ходить в круизы сверх запланированного (вместо «Мариссы»), и решался вопрос, кто из команды останется еще на эти два месяца, а кто будет заменен людьми с «Мариссы» и поедет домой. Кипрско-греческая часть команды (офицеры и инженеры) оставалась той же, что понятно: они знали судно, несколько лет на нем ходили (Андреас пять лет, например, и знал ее как свои пять пальцев). Все же остальные ждали решения своей судьбы.
И вот в один непрекрасный день Андреас мне заявляет (дрожащим голосом), что все, он больше так не может, только дружба его не устраивает, он испытывает ужасные душевные терзания и т.п., а потому пишет сайн-офф и уходит с судна, с которым не расставался пять лет, потому что каждый день видеть меня перед глазами и ничего не сметь делать он не выдерживает. Что я тогда чувствовала… вот уходит единственный человек, которому я доверяю, и я остаюсь совсем одна среди враждебного окружения, на корабле, который так и не стал мне своим за три месяца, что я там была (все мои друзья остались на «Аузонии»), и уходит он из-за меня, так что я даже не могу сказать «оставайся» - он выбрал, как ему лучше, и кто я, чтобы заставлять его менять решение? В общем, горько мне было и больно… О, конечно, был способ сделать так, чтобы он остался – сделать, что он хотел, но это была бы уже не я. Переступить через себя – в этом – я физически не могла. Так что… Оставалось страдать и плакать, и сквозь слезы помогать ему заполнять его сайн-офф анкету. К нему – были сострадание. Виноватой я себя не чувствовала. И я не скрывала, что мне было очень больно расставаться, и очень страшно оставаться одной. Однако… сколько бы ни давили на эти чувства, я не сломалась и решения не поменяла. Не было ни малейшего сомнения в правильности моего выбора. Когда знаешь себя – хотя бы в чем-то, если полностью себя знать невозможно, если знаешь, чего хочешь, и что тебе нужно, можно не бояться показывать, что ты чувствуешь – сманипулировать тобой невозможно, потому что эмоции тобой не управляют.
год 2004
Мастор-Андреас: невысокий, крепкий, белоголовый старичок с усиками; очень хороший профессионал, спокойный, уверенный, немногословный, умеющий себя поставить; никогда не гнался за популярностью – просто делал свое дело и как-то незаметно внушал уважение всем окружающим (включая офицеров, греческо-кипрскую молодежь у него в помощниках, всю интернациональную команду). Здраво недолюбливал начальство (как и все подобные ему честные трудяги). Мой начальник отель менеджер – типичный белый воротничок, с типичным экономическим образованием, заискивающий перед начальством, оберегающий любимчиков и бесцеремонный с остальной командой, кроме офицеров, попробовал как-то поговорить с ним в своей обычной манере и быстро обломался. («Эй, дек инженер!» - «Мое имя не Эй. И не Дек инженер») Как-то раз отправившиеся в круиз родственники кого-то из главного офиса, перед которыми все офицеры ходили на задних лапках, ошиблись коридором – вошли в дверь «Crew Only» и попали как раз в гости к Андреасу и друзьям его – чиф электришену и чиф пламберу – и отлично посидели, поскольку впервые на этом корабле к ним отнеслись не как к випам, а как к людям. В следующий раз те же товарищи уже целенаправленно пошли искать его каюту, спрашивая по дороге всех офицеров: Как пройти к мастор-Андреасу? Надо ли говорить, что уважение белых воротничков немедленно зашкалило… Забегая вперед, скажу, что ближе к концу круизов отель, получив нагоняй от своего начальника за непрофессионализм, вздумал пожаловаться на то, что его обидели, Андреасу, и тот ответил со всей искренностью: «А чего ж ты хотел, после всех глупостей, что ты наделал?»
А еще он был в меня влюблен, и его можно было строить, что тогда было для меня довольно увлекательно – ага, и только много позже я поняла, что строить он позволял себя только в строго определенных им самим пределах.
В общем, был он человек достойный во всех отношениях. Но не прошел возрастной ценз – мне было 22, ему 60… Хотя был как-то момент, когда я близка была к тому, чтобы наплевать на возраст… И я посмотрела очень внимательно… и спросила ту часть себя, которая отвечала за все физическое-телесное: «А может…?». Ответ «Нет, невозможно» был мгновенен и окончателен. Любое действие вопреки себе после такого ответа – саморазрушение, измена себе.
Мы дружили. Бузуки на Родосе по субботам, поездки в Филеримосский монастырь и Линдосский акрополь, аквапарк в Фалираки (чуть не утонула в бассейне, ага); абсолютно безбашенное отмечание Δεκαπενταυγουστου ночью на пляже в Фалираки (там были еще Михаэла со своим чиф пламбером – тоже те еще кадры!) с дальнейшим заездом в Луна-парк; лечение моего жуткого насморка – полученного от зверских кондиционеров – ночными посиделками в машинном отделении; коридорное реалити-шоу «догоните сумасшедшую и отберите у нее мой топор» (а нечего топор хранить в каюте – да еще показывать мне, где он там лежит – это зная мою-то нестабильную психику, окончательно расшатанную пятью месяцами корабельных мытарств!); холодильник, набитый фруктами для «зизаньо» (меня); сеансы психотерапии каждый вечер после окончания моей ресепшен-смены («ну рассказывай, что плохого случилось у тебя сегодня»); регулярные ночные стояния на носу «а-ля Титаник» - с одним отличием, что стояла я одна, а Андреас был внизу и страховал меня («Михалис, сегодня αναποδιασμενο ζιζανιο \ νυχτερινος επισκεπτης опять идет стоять на носу – не включай, пожалуйста, прожектор и сирену, как, помнишь, в тот раз») – стоять на верху ограждения, так что, глядя вперед, не видишь бортика, и есть только черное небо и несущаяся навстречу темная вода впереди – действительно, такое чувство, что летишь…
В общем, мы дружили. Периодически. Потому что примерно раз в месяц мастор-Андреаса переклинивало, и он начинал активно хотеть большего. Я очень резко пресекала подобные попытки, по нескольку дней мы не разговаривали, потом он приходил мириться. Я же незаметно для себя скатилась в зависимость от этой дружбы, от заботы, от бережного покровительства. На всем судне он был единственным человеком, с кем я могла чувствовать себя в безопасности, делать, что мне нравится, не опасаясь нарваться на насмешки и непонимание.
В конце сентября 2004 уже было известно, что «Серенада» еще два месяца будет ходить в круизы сверх запланированного (вместо «Мариссы»), и решался вопрос, кто из команды останется еще на эти два месяца, а кто будет заменен людьми с «Мариссы» и поедет домой. Кипрско-греческая часть команды (офицеры и инженеры) оставалась той же, что понятно: они знали судно, несколько лет на нем ходили (Андреас пять лет, например, и знал ее как свои пять пальцев). Все же остальные ждали решения своей судьбы.
И вот в один непрекрасный день Андреас мне заявляет (дрожащим голосом), что все, он больше так не может, только дружба его не устраивает, он испытывает ужасные душевные терзания и т.п., а потому пишет сайн-офф и уходит с судна, с которым не расставался пять лет, потому что каждый день видеть меня перед глазами и ничего не сметь делать он не выдерживает. Что я тогда чувствовала… вот уходит единственный человек, которому я доверяю, и я остаюсь совсем одна среди враждебного окружения, на корабле, который так и не стал мне своим за три месяца, что я там была (все мои друзья остались на «Аузонии»), и уходит он из-за меня, так что я даже не могу сказать «оставайся» - он выбрал, как ему лучше, и кто я, чтобы заставлять его менять решение? В общем, горько мне было и больно… О, конечно, был способ сделать так, чтобы он остался – сделать, что он хотел, но это была бы уже не я. Переступить через себя – в этом – я физически не могла. Так что… Оставалось страдать и плакать, и сквозь слезы помогать ему заполнять его сайн-офф анкету. К нему – были сострадание. Виноватой я себя не чувствовала. И я не скрывала, что мне было очень больно расставаться, и очень страшно оставаться одной. Однако… сколько бы ни давили на эти чувства, я не сломалась и решения не поменяла. Не было ни малейшего сомнения в правильности моего выбора. Когда знаешь себя – хотя бы в чем-то, если полностью себя знать невозможно, если знаешь, чего хочешь, и что тебе нужно, можно не бояться показывать, что ты чувствуешь – сманипулировать тобой невозможно, потому что эмоции тобой не управляют.
